Иерей Евфимий Федорович Куликов – личность уникальная. Выходец из крестьян глухого села, не имевший в роду церковнослужителей и не получивший классического духовного образования, он, будучи наделенным от Бога многими талантами, стал одним из виднейших пастырей Пензенской епархии.
Прекрасный проповедник, ревностный миссионер, духовный писатель, участник Поместного Собора 1917–1918 гг. На склоне своих лет, уже совсем больному священнику выпало сполна испить чашу страданий за православную веру. Ибо говорит Господь: «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод…» (Ин. 15: 16). Теперь прах этого достойнейшего служителя Божия покоится в безвестной могиле карагандинской земли, но благодаря потомкам и записям в архивах сохранилось его духовное наследие, с которым теперь мы имеем возможность ознакомиться.
Отец Евфимий родился 22 декабря 1876 года в селе Шуты [1] Наровчатского уезда Пензенской губернии в крестьянской семье. 19 августа 1888 года Евфимий окончил сельское училище, а в 1895 году – Наровчатское уездное училище. 1 декабря того же года он выдержал испытание на звание учителя начальных народных училищ, после чего поступил на должность учителя в одноклассную церковноприходскую школу села Абашево Наровчатского уезда. Долгих десять лет, до 20 мая 1905 года, Евфимий Федорович трудился в абашевской школе. За это время он сблизился с семьями местных крестьян, изучил их нравы, обычаи и религиозное состояние, о чем опубликовал очерк в епархиальных ведомостях.
18 июня 1905 года Преосвященным Тихоном (Никаноровым) Евфимий Федорович был рукоположен в сан иерея и определен к Никольской церкви села Буды Наровчатского уезда. [2]
Со времени назначения в названное село и до 27 сентября 1914 года он состоял законоучителем и заведующим местной церковноприходской школы.
С самого начала своей религиозно-общественной деятельности о. Евфимий обнаруживал таланты учителя, истинного пастыря и выдающегося православного миссионера. Его труды неоднократно поощрялись епархиальным начальством. Так, в феврале 1907 года о. Евфимию было преподано архипастырское благословение за труды по обращению заблуждающихся из раскола в лоно святой Церкви. В марте 1908 года ему преподано архипастырское благословение за плодотворную деятельность на миссионерском поприще. В мае того же года во внимание к отлично-усердной службе пожаловано благословение в грамоте уже от Святейшего синода.
Как нелегко давалась о. Евфимию пастырская деятельность, видно из его рукописного дневника, посвященного богослужению на Страстной и Светлой седмицах. Дневник написан аккуратным бисерным почерком и содержит последовательность богослужебных действий, возгласов и песнопений. В конце тетради имеется следующая его запись: «Все четвероевангелие прочитать вслух в три дня не по моим, оказывается, силам. В 1908 году я прочитывал глав по 8–10 враз и то грудь уже больно, поэтому я употребил следующий способ, хотя м. б. и очень противоуставный, но иначе и нельзя ничего сделать: 4-Евангелие я начал читать в олтаре с заутрени понедельника про себя, во время чтения кафизм, пения канона и стихир, а также во время псалмов и кафизм часов. Таким образом, вслух придется читать не более 5–6 глав враз, что гораздо легче».
В марте 1909 года батюшке было преподано архипастырское благословение в грамоте за усердные труды в проповеди слова Божия; выражена признательность епархиального начальства за присоединение к православию из беглопоповской секты некого Александра Рогожина. 25 февраля 1910 года он был награжден набедренником за ревностное исполнение пастырских обязанностей, а в сентябре по решению совета Пензенского епархиального иннокентиевского братства, за утверждением Преосвященного Митрофана, о. Евфимия назначили на должность уездного миссионера. В том же году ему вручили серебряную медаль в память 25-летия церковноприходских школ.
В отчете о состоянии раскола, сектантства и действиях миссии в Пензенской епархии за 1911 год о нем говорится следующее: «Окружной миссионер Евфимий Куликов в течение года успел сделать с миссионерской проповедью три поездки, причем посетил все села своего округа, за исключением Царевщины и Белогорья Мокшанского уезда. Всех бесед им было проведено 20. В общем, беседы этого сотрудника, как это видно из его отчета, дышат сердечностью, наглядностью доказательств и животворностью. Как искренно преданный делу миссии добрый пастырь, он без устали, можно сказать, работает как над собой, так и над своими трудами и в будущем обещает вложить в дело миссии немало полезного и ценного. Его письменные труды и теперь уже печатаются в «Троицком издании», «Христианине», «Народном Образовании».
Для подготовки миссионеров в Пензенской епархии были организованы специальные курсы. Первоначально такие курсы открылись в 1912 году в селе Поим Чембарского уезда – древнем гнезде старообрядчества. Отец Евфимий был помощником руководителя этих курсов и показал себя с самой лучшей стороны. 16 июля того же года за умелое и усердное ведение лекций в Поиме батюшке было преподано архипастырское благословение.
В 1913 году за отлично-усердную и полезную службу церкви Божией о. Евфимий был награжден скуфьею. В июле 1914 года ему преподано архипастырское благословение за руководство деятельностью приходского миссионерского кружка.
27 октября 1914 года по резолюции Его Преосвященства епископа Митрофана иерей Евфимий был перемещен к церкви Св. Дмитрия Мироточивого села Николаевка Инсарского уезда, где одновременно выполнял должность законоучителя местной земской школы.
Это были годы рассвета миссионерской деятельности батюшки. Осенью 1914 года в Наровчатском Троице-Скановом монастыре были открыты двухнедельные миссионерские курсы. Здесь батюшка помогал маститому епархиальному миссионеру протоиерею Симеону Магнусову. Наконец и он сам достиг настолько высокого уровня в деле распространения света Евангельской истины, что ему было вверено сразу четыре уезда: Наровчатский, Инсарский, Мокшанский и Керенский. В короткое время он провел 15 бесед с сектантами и раскольниками. Первые беседовали охотно, а раскольники от общения уклонялись.
Несмотря на все меры, принимаемые духовенством, ситуация в епархии оставалась тяжелой. Отец Евфимий докладывал, что «крестьяне-баптисты, живущие на отрубах, вокруг сел Николаевки, Сипягино и Дубасово – выписали даже граммофон с пластинками из «гуслей» и речей лучших ораторов – проповедников баптизма и пускают его уже в дело при своих собраниях».
В храме села Николаевки батюшке сослужил молодой псаломщик Петр Дмитриевич Серегин. Ревность по Богу о. Евфимия, его подвижнические труды на ниве Христовой повлияли на Петра исключительно сильно. Он стал духовным чадом батюшки, продолжателем его дела, а вскоре даже породнился со своим духовным отцом, обвенчавшись с его младшей сестрой Анастасией Федоровной Куликовой. Мог ли кто тогда подумать, что псаломщик Петр впоследствии станет известным в России и за рубежом пастырем, духовником Пюхтицкой обители в Эстонии?!
Супругой о. Евфимия была Вера Мемноновна (1881). В 1915 году у них было пятеро детей: Антонина (1904), Иосиф (1908), Надежда (1910), Иван (1913) и Дмитрий (1915).
Безупречная и благочестивая жизнь о. Евфимия, исполненная христианской любви и смирения, его незаурядные способности вновь выдвигали его в первые ряды. В августе 1917 года на епархиальном съезде он был избран от пензенского духовенства на Всероссийский Поместный Собор Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. В виду наступления тяжелого революционного времени Собор был призван решить ряд важнейших задач. Одной из них и, пожалуй, самой насущной была задача избрания Патриарха Всея России после 200-летнего синодального периода. Собор проходил в стенах Московского Кремля в чрезвычайно сложных условиях: новая безбожная власть набирала силу, в городе царила анархия, башни Кремля обстреливали из орудий. И о. Евфимий принимал участие в торжествах открытия этого знаменитого Собора, о чем оставил свои воспоминания.
В 1918 году на Пензенскую кафедру был назначен один из виднейших иерархов Православной Церкви епископ Иоанн (Поммер). В январе 1919 года святитель-мученик отметил деятельность батюшки, наградив о. Евфимия камилавкой за усердные миссионерские и проповеднические труды.
В то время батюшке было 43 года, его здоровье оставляло желать лучшего, и 3 мая 1920 года он по прошению на имя владыки Иоанна был уволен за штат до декабря 1924 года. Вместе с семьей он переехал в Пензу, в дом на улице Овраг (недалеко от Митрофановской церкви), купленный еще в 1916 году у мещанки Марии Федоткиной. На момент переезда изба представляла собой ветхое жилище: потолки прогнили, ничего ценного и добротного внутри не осталось. Единственной ценностью во всем хозяйстве был приусадебный участок. Семья о. Евфимия на тот момент была очень большой: он сам с матушкой, дети – Антонина, Надежда, Иван, Димитрий, Алексей, Таисия, Елизавета и Любовь. Самой старшей было 24 года, а самой младшей – три. Кроме того, на иждивении священника находилась престарелая мать матушки Веры. При отсутствии дохода семейство испытывало крайнюю нужду. Кормиться было нечем, единственным подспорьем являлся сад. Здесь были яблони, слива, смородина, но урожая собиралось мало – едва хватало на пропитание, не говоря о продаже. Тогда по просьбам местных жителей, тайно от властей о. Евфимий стал исправлять требы: крестил младенцев, отпевал усопших. Однако усилившиеся гонения на церковь препятствовали этому. Батюшке даже пришлось освоить сапожное ремесло: какое-то время выручал ремонт обуви, а дети, чтобы помочь отцу, занимались в городе мелкими работами: пилкой дров, сбором грибов, цветов, ломаного железа, чисткой снега – эта работа оплачивалась большей частью печеным хлебом и другими продуктами.
В декабре 1924 года, несмотря на болезненное состояние, о. Евфимий был вынужден возобновить служение на каком-нибудь приходе. По собственному прошению и просьбе верующих епископ Филипп (Перов) назначил его штатным священником церкви Прп. Сергия Радонежского села Полеологово Пензенского уезда.
Одновременно служил по приглашению благочинного и верующих в одном из храмов Бессоновки. Кормил семью на 280 рублей и брал, кто что даст – овощи, хлеб, холст. Поскольку о. Евфимий все время проживал в Пензе, на свой приход он ходил пешком – 15 верст туда и столько же обратно. Эти походы настолько изнурили его ослабленный болезнью и недоеданием организм, что 11 октября 1926 года он снова уволился за штат. Посещал эти храмы лишь иногда.
К этому времени Ефим Федорович уже был лишен избирательных прав, то есть не имел возможности устроиться на государственную работу, обучать детей в школах. Жизнь становилась все тяжелее. В эти годы семья фактически существовала на подаяния, а в конце 1920-х годов о. Евфимия как служителя культа обложили непосильным налогом. В 1930 году он обратился к властям с просьбой уменьшить обложение: «Суммы налогов, предназначенные с меня к оплате, легли совершенно непосильным бременем на меня, ибо не соответствуют средствам содержания моего семейства, состоящего кроме меня и жены, из пятерых детей 3, 8, 10 и 12-летнего возраста и 25-летней душевнобольной дочери (перечисляет суммы. – С. З.). На уплату означенных сумм я употребил все, что мог из своего имущества, дабы не быть зачисленным в злостные неплательщики, и все-таки оказываюсь не в силах погасить последние две суммы (279 и 370 р.) и потому вынужден обратиться в Налоговую Комиссию с настоящею просьбой. Суть в том, что по изв. № III-17 и № 4-25 налоги начислены на меня как на служителя культа, но в поданных мне листах за прошлое время я выяснял, что состою за штатом и только посещал некоторые приходы временно, по особому на случаи служб приглашению верующих, но не живя постоянно в приходах, а по отправлении службы немедленно возвращаясь домой. В настоящее же время, по причине усилившейся хронической болезни ног (расширение вен), о чем имею справку врача я совершенно оставил службу, никуда не отлучаюсь из Пензы, и в самом городе я никогда никаких приходов не занимал, не служил, треб не отправлял и даже ни одной церкви не посещаю. На основании сего и прошу сложить с меня налоги, причитающиеся как со служителя культа, каковым я фактически уже не состою и никаких доходов от сего не получаю. Кроме того, и выплаченные уже суммы, как не соответствующие средствам содержания моего многочисленного, состоящего из малолетних детей, семейства (самому мне уже 55-й год) и повергающие меня буквально в нищету, я просил бы Комиссию пересмотреть: не произошла ли при наложении их ошибка или недоразумение, каковые и просил бы исправить. К сему подписуюсь. Ефим Куликов. 12/II-31».
Ходатайство было удовлетворено и налоги сняты, но в противовес этому было обложен большим налогом сад о. Евфимия, который, по его словам, к тому времени наполовину погиб и был вырублен.
Гонения на духовенство заметно усилились. В 1931 году семья священника была подвергнута раскулачиванию: за невозможность оплатить налоги по саду агентом было описано и изъято все имущество семьи Куликовых, а затем продан и дом с садом. Где и как жила семья, какие страдания пришлось претерпеть матери и детям, можно лишь догадываться.
В марте того же года о. Евфимий был арестован по обвинению в принадлежности к филиалу Всесоюзной церковно-монархической организации «Истинно-православная церковь». Находясь в заключении в пензенской тюрьме Ефимий Федорович неоднократно подвергался допросам, в которых излагал положение дел в епархии, говорил о своей приверженности к иосифлянскому течению, сторонники которого не признавали митрополита Сергия (Страгородского) за узурпацию им высшей церковной власти и издание декларации (1927), выражавшей лояльность советской власти. Смысл слов Куликова сводился к следующему: «Центр Иосифлянского движения находился в Ленинграде. У митрополита Иосифа был викарный епископ Дмитрий Гдовский, помощником которого стал священник Николай Прозоров. Последний сначала служил в селе Веселовке, а после издания декларации митрополита Сергия о лояльности к советской власти уехал к епископу Дмитрию в Ленинград. Потом Прозоров дважды приезжал в Пензу для связи с местным духовенством. Через него был принят в общение с Дмитрием Гдовским и сам Ефимий. Встречи устраивались на конспиративных квартирах. На Куликова была возложена обязанность благочинного по руководству ячейками «истинно-православных» Пензенского р-на. Такие ячейки были организованы в Пензе, Бессоновке, Лебедевке, Полеологове и др. селах. Связной и разъездной «агиткой» была портниха Порунина, у нее на квартире хранились листовки, полученные из Ленинграда. Ефимий же боялся хранить у себя листовки в виду возможного ареста. В числе прочих листовок, хранившихся на квартире Поруниной, находились листовки заведомо контрреволюционного содержания. В частности, ему приходилось знакомиться с листовкой «Памяти 40 мучеников севастийских». Данная листовка содержала следующие пункты: а) Декларация митрополита Сергия об отсутствии гонений на религию – ложь; б) Церковь не может быть аполитичной, поскольку она живет не в пустыни; в) Советская власть не от Бога, она попущена в наказание за грех (неразборчиво); г) Коммунистическая партия, большевики – это кучка разбойников, насильно захватившая в свои руки власть, враги православия… На одном из собраний в с. Бессоновке Куликовым было зачитано обращение московского духовенства к митрополиту Сергию. В нем критиковалась декларация о лояльности к советской власти в явно монархической форме, и в частности, выражался протест против запрета Сергия поминать за службой «убиенных советской властью».
В пензенской тюрьме вместе с о. Евфимием находились под следствием многие его единомышленники – пастыри и миряне вместе с епископом Пензенским Кириллом (Соколовым). Всего по делу «истинно-православных» было арестовано и заключено в пензенскую тюрьму порядка 150 человек. По некоторым сведениям, заключенные все время пели вслух молитвы и даже совершали тайные богослужения. А в это время на воле какая-то родственница о. Евфимия, Варвара Сергеевна Куликова, взялась усиленно хлопотать о возвращении дома и всего имущества семьи – впрочем, безрезультатно. В пензенской тюрьме о. Евфимий пробыл до начала 1932 года. 2 января 1932 года постановлением Коллегии ОГПУ по ст. 58-10-11 УК РСФСР один из лучших пастырей Пензенской епархии и отец 8 детей был приговорен к 5 годам исправительно-трудовых лагерей. Наказание о. Евфимий отбывал в Медвежьегорском лагере республики Карелия, но в конце 1933 года был освобожден условно-досрочно. После освобождения официально нигде не работал, проводил панихиды и молебны вне церкви по просьбам верующих.
19 октября 1936 года Байтуганским РО УНКВД по Куйбышевскому краю о. Евфимий был вновь арестован. На допросах называл своих знакомых по Пензе священников Касаткина, Арямова, Валовского, Конусова, Аннушку Безручку, которая предоставляла для тайных богослужений свою квартиру, – все репрессированные. Спустя пять лет после расстрела в ленинградской тюрьме священника Николая Прозорова следователь вновь задал о нем вопрос Куликову. Как следует из ответа, о. Евфимий был преемником Прозорова и вдохновителем «истинно-православных» на Пензенской земле. Следователь показывал фотографию жены о. Николая Прозорова – Надежды Владимировны, которая проживала в Пензе и работала учительницей. Ефимий не узнал ее на фотографии, но признался, что был у нее на квартире. Затем следователь задавал вопрос о фашизме, на который о. Евфимий ответил: «Это течение, как называет себя Людендорф «Я антихрист и горжусь этим», вредное для христианства». Очень интересные сведения Ефимий Федорович сообщает про Аннушку Безручку (Анну Михайловну Сазонову). Это была убогая крестьянка (не имела рук), уроженка с. Большая Елань (1879), проживавшая в Пензе. В организацию «истинных» она была вовлечена еще раньше Куликова священником Прозоровым, у которого время от времени проживала на квартире в Веселовке. После отъезда Николая Прозорова в Ленинград она стала доверенной о. Ефимия Куликова, совершавшего богослужения и требы у нее на квартире. Упоминается некая Коробасова Александра Ивановна как приближенная епископа и очень развитый и начитанный человек. В одном из пунктов Ефимий Федорович рассказывает о связях со сторонником «истинных» – священником Николаем Васильевичем Лебедевым. Ефимий познакомился с ним в 1932 году в пензенской тюрьме, а затем виделся с ним в Пензе еще раз и узнал, что Лебедев перешел в Сергиевское течение, то есть стал признавать митрополита Сергия (Страгородского).
Эти допросы, следовавшие один за другим в октябре 1936 года, были изнурительными для больного и совершенно истощенного о. Евфимия. Под одним из них есть запись следователя: «Допрос начал с 23 час окончил в 2 часа», т. е. они были ночными и, скорее всего, с применением физических методов воздействия. В результате под таким давлением о. Евфимий был вынужден подписать сфабрикованные следователем показания, что по приезде в 1933 году из лагеря в Пензу он действительно создал контрреволюционную организацию для борьбы с советской властью. Главными помощниками по «сколачиванию» этой организации были священник Григорий Антонович Арямов – родной брат врача-психолога и педагога, кавалера ордена Ленина, профессора Московского областного педагогического института им. Н. К. Крупской Ивана Антоновича Арямова (1884–1958), а также вышеупомянутая Надежда Владимировна Прозорова и граждане села Лебедевки Пензенского района. Также в показаниях говорится, что советская власть не совместима с истинным христианством, несет вред человечеству и послана людям в наказание за их грехи, а сам о. Евфимий питает надежду на вторжение германского блока как потенциального избавителя России от большевизма.
Ефимий Федорович Куликов был осужден 27 февраля 1937 года по обвинению в «организации богослужений на квартире, проведении контрреволюционной и фашистской агитации» и приговорен к 5 годам исправительно-трудовых лагерей. Наказание тяжелобольной о. Евфимий отбывал в Караганде (Карлаг НКВД). По некоторым сведениям, один из арестованных с ним, некто Антонов попал под амнистию 1942 года и передал от батюшки весточку, что амнистировать его не успели и что он очень плох. 4 февраля 1942 года в карагандинском лагере о. Евфимий Куликов скончался, не дожив до конца срока 23 дня.
Его педагогические и миссионерские мемуары еще ждут своего исследователя и публикаций.
Из воспоминаний В.Ф. Куликова
Всероссийский Поместный Собор Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. – одно из важнейших событий в русской истории ХХ столетия. Данное воспоминание, рассказывающее о торжествах открытия Собора 17 августа 1917 года, было написано его очевидцем и участником – священником Пензенской епархии Евфимием Федоровичем Куликовым под впечатлением от поездки в Москву и соприкосновения с древней русской святыней – Кремлем. Написано оно было в состоянии сильного религиозного подъема в духе отеческой веры и любви к русской старине. Сам Собор происходил накануне установления советской власти, и это воспоминание стало последним всполохом свечи перед тьмой уже отверстой бездны. (Взято из «Пензенских епархиальных ведомостей» за 1917 год, С. 800–805).
Из дневника члена Собора
15 августа
«Поезд, на котором я ехал, порядочно запоздал, так что желание мое прибыть в Москву засветло и еще издали благоговейно осенить себя крестным знамением при виде хоть части «златоглавых сорока-сороков», не осуществилось. Поезд подошел к Москве, когда уже совсем смеркалось, и я вместо вышеупомянутой желанной картины увидел обычную сутолоку на вокзале и на улице, ведущей к центру города, услышал завывание и лезг трамваев, шум, гам, крик и суматоху многочисленной и наперерыв спешащей куда-то толпы людей. Все эти люди, казалось, были чем-то обезпокоены, на чем-то одном сосредоточены и, не обращая внимания на окружающее, спешили и спешили. Из достопримечательностей города мне прежде всего встретилась по дороге Сухарева башня, но и то не во всей ясности, а в виде какого-то огромного, темного силуэта, уходящаго в мрак ночного осенняго неба.
Мы со спутниками приехали в здание семинарии, где назначено и приготовлено местопребывание членам Собора, часов в 9 вечера, и встретили радушный прием. Нас напоили чаем и разместили на ночлег. После утомительного железнодорожного пути я уснул, как убитый.
15 августа, в виду важности предстоящего дня, который по всей справедливости может быть назван великим и историческим в жизни нашей Православной Церкви и Родины, я позаботился встать пораньше и вместе с некоторыми из членов Собора поспешил в Кремль. Утро было ясное и тихое. Тот-то я и увидел Москву во всем ея неподражаемом величии. Это подлинно
Город чудный, город древний…
…Город храмов и палат…
Но меня не столько интересовали грандиозные здания домов, сколько древние храмы, мимо которых нам пришлось проходить. Я был доволен, рад, религиозно настроен и счастлив тем тихим неземным счастьем, которое не так-то часто посещает наши сердца в нынешние горестные для нашего Отечества дни…
Приближаясь к Кремлю, я издали жадно искал взором знаменитую колокольню Ивана Великого, предполагал, что она вот-вот внезапно выделится над громадами московских улиц и поразит меня своею прославленною, чуть незаоблачною высотой. Но вот и она! В синеватой дымке утренняго воздуха еще далеко впереди над рядом домов впереди лежащих улиц показался, наконец, страж московской старины. Но, признаюсь, издали я не увидел в нем ничего грандиозного и величественнаго: обыкновенная колокольня и только. Подходим, однако, ближе. Вот кремлевския башни и стены. Я мечтал увидеть их белокаменными, какими они по преданию, были в глубокую старину, но они предстали предо мной обыкновенными кирпичными, не оштукатуренными, не окрашенными, поросшими мхом, запыленными, загрязненными, истрескавшимися, почерневшими и местами осыпающимися. В таком виде оне, конечно, не могут удовлетворять эстетическому чувству, но зато производят неотразимое впечатление своею седою стариной: от их камней, скважин и трещин веет глубокою древностию и русским православным духом времен Ивана Калиты и других князей московских. И чего-чего не видели эти старые стены и башни в течение своего многовекового существования! Чего только не были они свидетелями на своем веку! Если бы могли говорить эти стены и башни, многое бы рассказали оне нам такого, что забыто и не занесено совсем на страницы русской истории…
Вот у кремлевских ворот приютилась маленькая часовня, но что-то знакомое замечается в ней: ее узнаешь по виденным ранее рисункам. Это – святейшее место Москвы, ея купина, ея купель силоамская. Это часовня Иверской Божией Матери. Подходя к ней, еще издали в открытую дверь видишь целую купину жаром горящих свечей, невольно снимаешь шляпу и идешь с чувством глубочайшего благоговения по направлению к святыне; слезы невольно навертываются на глаза, когда входишь на крыльцо и видишь вокруг огромного подсвечника группы верующих людей, которые с пламенною любовию и твердою надеждою притекли и непрерывно текут к чудному и тихому пристанищу сему уже в течение многих, многих столетий… И как здесь хорошо себя чувствуешь, как легко на сердце в этой маленькой, уютной и увешанной лампадами и уставленной иконами часовенке! Видно, это место всегда обвеяно незримою, но умиротворяющей благодатию Св. Духа. С какими глубокими вздохами и сладкими слезами умиления припадаешь к коричнево-темной, незакрытой серебряной ризой деснице Царицы Небесной! Я думаю, что и каменное сердце, одебелевшее в соблазнах мира сего лукавого и прелюбодейного, разступится у человека, когда он увидит, как припадают к этой святой иконе и подолгу не отнимают своего лица, своей головы, не встают с колен верующие люди, скорбящие, обремененные и чающие помощи свыше; какие тихия молитвенные слезы проливают они при звуках трогательной священной песни: “не имамы иныя помощи, не имамы иныя надежды, разве Тебе Владычице”…
Эту картину я удостоился видеть сам и, выходя из св. места, с чувством глубокого удовлетворения восклицал в душе: жив Господь Бог наш и жива еще вера православная на Руси! Еще есть многия тысячи, а может быть и миллионы православных людей, не подклонивших выи своей современному Ваалу неверия, отрицания и безбожия.
Но вот мы и в Кремле, в священном московском Кремле, где каждый камень, каждая пядь земли дорога русскому человеку; в Кремле, воспетом русскими поэтами, православными писателями и историками! Вот знаменитая Царь-Пушка, на которой мы видим целую группу усевшихся “товарищей”, а от нея идет целый ряд орудий сперва по панели, а потом и вдоль стен арсенала. Эти орудия, говорят, отбиты русскими войсками у неприятелей во время прошедших войн. Мы завертываем за угол какого-то огромного здания, и перед нами, как на ладони, предстал Великий Иван… Говорят, что окружающие его огромные здания и кремлевские соборы еще скрадывают его величину, а будь он один на площади, громада его была бы на удивление колоссальной. Да, вблизи Иван Великий действительно великий.
Мы вступаем в древний Успенский Собор, историческое значение которого известно каждому, знакомому с стариною русскою, человеку. По размерам он не особенно просторен и внутри не блещет красотою убранства; живопись в нем древнего стиля, лики святых уже потемнели и возобновляются, на иконостасе и киотах храма металлический оклад потускнел и позолота на нем не отражает в себе солнечных лучей. Но зато знаменитый собор богат святынями. Здесь почивают мощи свв. Петра, Ионы и Гермогена, святителей московских; здесь хранится хитон Господень, часть животворящего Креста, гвоздь, орошенный пречистой Кровию Спасителя и множество частей останков разных угодников Божиих. Ко всем этим святыням соборяне с благоговением приложились и в ожидании начала литургии вышли на кремлевскую площадь. Когда мы стояли на этой площади, вдруг послышался звон к литургии в самый большой колокол с Ивана Великого. Ну, что за оглушительная сила и густота звука! Так и кажется, что этот медный исполин своим могучим гудением проникает везде и всюду, даже в каменную грудь самой площади, в окружающие каменныея громады кремлевских зданий; от этого мощного гудения все дрожит, трепещет и, кажется, приходит в безпокойство; даже и человек чувствует, что это гудение проникает все его существо.
Вскоре началась литургия. Мы имели удовольствие слышать пение синодального хора Москвы, разделенного на два клироса.
После литургии все члены Собора приготовились к крестному ходу на Красную площадь к Лобному месту. Все архиепископы и епископы во главе с митрополитами, все мы – священники – члены собора, все московское духовенство, собравшееся к этому времени в Кремль, в златовидных облачениях, осеняемое множеством хоругвей, крестов и др. святынь, при пении Символа веры и других песнопений двинулись по Кремлевской площади к Спасским воротам. Этот грандиозный крестный ход был со всех сторон окружен океаном народа; толпы его, кроме того, лепились на террасах колокольни Ивана Великого, на крыльцах попутных монастырей, на Спасской башне, на крыльцах церкви Василия Блаженного, даже на крышах домов, окружающих Красную площадь; на самой же площади буквально негде было и яблоку пасть: вся она сплошь покрылась народом и превратилась в один огромный храм, престолом которого было Лобное место. И, несмотря на такое огромное стечение народа, был соблюден полнейший порядок, мир и тишина. При служении молебна многие плакали, ибо наблюдался сильнейший подъем религиозного чувства. Пение было общее, пели все, все это огромное море народа, эти тьмы тем и тысячи тысяч под управлением одного диакона, стоявшего на краю Лобнаго места и видимаго для всех.
По окончании молебна священнослужители вместе с крестными ходами вернулись в Кремль, а народ стал расходиться в Красной площади. В кремле, между тем, шел торжественный перезвон всех колоколов. Что это за могучий и чудный звон! Что за гармония и что за сила звуков! Можно смело утверждать, что во всем мире нет другого такого места, где бы можно было услышать подобную гармонию, мощь и силу звуков медных исполинов. Среди их голосов удивительно могуче, но и красиво звучит октава самого большого колокола Ивана Великого. Она сливает все прочие звуки в одно целое и получается одна грандиозная симфония, которая наполняет и воздух, и землю, и стены зданий кремлевских, и все существо слушателя; отрадно становится на душе при этом неподражаемом московском звоне и невольно напрашивается на уста слова церковного песнопения: Благовествуй, земле, радость велию, хвалите, небеса, Божию славу».
Источники: Дела УФСБ по Пензенской обл. № 11368-п, 11617-п.; ГАПО, ф. 182, оп. 1, д. 2696, л. 366–367 об.; ф. р-313, оп. 3, д. 2819, 3011; Семейный архив Янькова Владислава (правнука); Пензенские епархиальные ведомости за разные годы.
[1] Сейчас Савинки
[2] Сейчас Ковылкинский район Республики Мордовии
